Уникальные операции на сердце делают в тюменской клинике

На счету тюменского хирурга сотни спасённых жизней

Совсем недавно в Областной клинической больнице №1 успешно про­оперировали новорожденного ребенка трех дней от роду со сложным пороком сердца. Уникальную операцию провел Кирилл Горбатиков, доктор медицинских наук, главный кардиохирург и заслуженный работник здравоохранения Тюменской области, сердечно-сосудистый хирург высшей категории, заведующий отделением врожденных пороков сердца и детской кардиологии ОКБ №1.

На счету тюменского хирурга сотни спасённых жизней
Кирилл Горбатиков, главный кардиохирург Тюменской области. Фото Русланы Сумароковой.

Нам удалось пообщаться с Кириллом Викторовичем и задать ему несколько вопросов.

— Кирилл Викторович, как становятся кардиохирургами?

— Оканчивают медицинский институт, потом два года ординатуры по специальности «сердечно-сосудистая хирургия» с получением сертификата. Сейчас система образования меняется на более прогрессивный формат: в ординатуре будут учиться не два года, а 5-7 лет. Два года ординатуры — это, что называется, «галопом по Европам». На самом деле, наша специальность очень обширная, это и детская кардиохирургия, и взрослая, сосудистая, хирургическая аритмология, эндоваскулярная хирургия и т.п.

— Как вы решили стать кардиохирургом?

— Свой выбор я сделал еще до поступления в Тюменский медицинский институт, в восьмом классе. Поначалу хотел быть ихтиологом, заниматься океанологией, рыбами. У меня дома была полная подборка сочинений Жака-Ива Кусто. Но родители никуда не хотели меня отпускать. Это, во-первых. А во-вторых, отец всегда хотел, чтобы я был врачом. И однажды он мне подсунул «Роман-газету» (раньше был такой журнал) — труд хирурга Николая Амосова «Мысли и сердце». Эта публикация произвела на меня «апоплексическое» воздействие. И я уже не сомневался, что стану врачом. На самом деле, Амосов своей книгой дал путевку в жизнь целому поколению кардиохирургов.

— Чем она вас порази­ла?

— Понимаете, в ней все было правдой. Это был дневник врача. Он описывал свои мысли и понимание ситуации. Книга начинается совершенно ужасно. Ну, вроде того — «Вот, сижу, смотрю в окно. Весна, травка зеленеет. Катится каталка. Вчера у девочки была операция. А сегодня с утра ее везут в морг. Из-под белой простыни выбилась косичка с бантиком. Хоть бы бантик убрали!». Понимаете? И дальше Николай Амосов описывает свои переживания, свое понимание того, почему так происходит. И лучше, чем он, о медицине никто не написал. Николай Амосов считается создателем отечественной сердечно-сосудистой кардиохирургии.

— Ваши учителя продолжили эту линию?

— Безусловно! Мне с учителями очень повезло. Это Григорий Дмитриевич Мезенцев, известный профессор из Новосибирска, детский кардиохирург, к сожалению, ныне покойный, который принял тотальное участие в моей судьбе. Это Юрий Николаевич Горбатых, также из Новосибирска, который жив-здоров и который дал мне понимание всех нюансов и тонкостей в нашем деле.

— В чем студент-медик нуждается в первую очередь: в приобретении каких-то моральных ценностей или все-таки в освоении технологий?

— На начальном этапе он нуждается в морально-этических воззрениях, духовно-ментальном усвоении того, чем будет заниматься. Чтобы чему-то научиться, нужно иметь желание. Если есть желание и стремление, то все получится. Тем более сейчас, в век информационной открытости. Я помню времена, когда мы статьи из иностранных журналов чуть ли не от руки переписывали.

— Вы помните первую операцию, которую вы провели самостоятельно?

— Конечно. Это был 1990 год, я учился на пятом курсе института, и мне было года 23. Операция заключалась в удалении тромба из бедренной артерии. Потому что, прежде чем оперировать на сердце, нужно пройти ряд этапов под контролем опытных хирургов. Сначала операции на сосудах, потом операции на сердце у взрослых. И только потом детская кардиохирургия. Проводить операции у детей с правом самостоятельного решения я начал с 1998 года. Это была девочка из Дагестана. Ей было четыре года, и у нее было тяжелое сужение клапана легочной артерии. Операция требовала от хирурга максимальной собранности, потому что время основного этапа операции было четко ограничено: нельзя было выйти за временные рамки.

— Каким было ваше психологическое состояние после операции?

— Это была привычная обстановка. Я очень много оперировал взрослых пациентов, а на детских операциях ассистировал в качестве второго хирурга. Ощущение всегда одно: чувство максимальной ответственности. Как говорят десантники — «Никто, кроме нас!». Ну а когда операция заканчивается, то более сильных ощущений, наверное, не найти. Это ощущение праздника. И мысль о том, что ты не зря живешь.

— Что из себя представляет в целом поле вашего «боя»? Каков круг решаемых задач?

— Главная задача — максимально снизить смертность новорожденных от врожденных пороков сердца. По статистике, 70% новорожденных при врожденных пороках сердца умирают в возрасте до одного месяца. Из оставшихся 30%, если их взять за 100%, 70% умирают в возрасте до года. И только небольшое количество детей переживают первый год. В некоторых медицинских центрах говорят: «Мы оперируем врожденные пороки сердца. Но если ребенок старше года». Это не хирургия. Это что-то другое. И непонятно зачем.

Основная проблема — это новорожденные дети в возрасте до 28 дней, когда нужно попытаться всеми силами спасти эту жизнь. К сожалению, крайне редко бывает, что у ребенка все системы в порядке, и только один порок сердца портит картину. Как правило, у таких детей проблемы с легкими, почками, кишечником. И тут нужно отделить зерна от плевел, не просто вылечить сердце, а спасти жизнь. То есть лечить нужно всего ребенка. Вовремя сделанная классная операция — это 20% успеха. А 80% — это искусственное кровообращение, наркоз, а главное — реанимация. Если реанимация готова принять ребенка со сложным пороком сердца, мы делаем первичную радикальную коррекцию. Если не готова, операция будет промежуточной. И основная моя задача — обеспечить выживаемость детей с пороком сердца до одного месяца.

— Их смертность связана с тем, что пороки сердца не выявлены на первоначальном этапе, в ходе беременности, или это медицина не готова спасти «сложного» ребенка?

— Медицина готова организовать такую помощь. С выявлением порока сердца есть определенные проб­лемы. Но из года в год в женских консультациях, в перинатальном центре это направление совершенствуется. Безусловно, ошибки есть у всех. И даже УЗИ сердца у плода — это максимум 70% всей информации. Проблемы с теми, кто поздно становится на учет, не наблюдается у врача, и с иногородними. В Тюмень приезжает беременная женщина, делает временную регистрацию, рожает. Ну что ж? Оперируем и таких. Это люди, и неважно, есть у них гражданство или нет.

В последнее время нео­натологи и кардиохирурги не просто обозначают эти проблемы. Мы в ОКБ №1, пожалуй, единственные в России, за исключением Санкт-Петербурга, кто работает в тесной связи с неонатологами. В стране в целом ситуация очень проста. Рождается ребенок с пороком сердца — надо оперировать. Неонатологи отдают его кардиохирургам. И, условно говоря, умывают руки. Итог не очень хороший. Мы в Тюмени совместно с главным неонатологом Тюменской области Михаилом Владимировичем Фомичевым нашли другие подходы. Они не просто отдают нам детей. Они готовят их к операции, а после реанимации забирают к себе. В итоге выживаемость тюменских новорожденных с пороками сердца выросла. Именно эта задача и была поставлена перед нами губернатором Владимиром Владимировичем Якушевым. Он сказал: «Делайте, что хотите, но чтобы смертность детей была снижена».

— Ямал и Югра входят в зону вашей ответственности?

— Входят. В Ханты-Мансийске и Сургуте есть своя детская кардиохирургия, но мы работаем, в том числе, и в рамках программы «Сотрудничество». То есть дружим «семьями», делаем совместные операции. И это не эксклюзив, а отработанная практика. А Ямал — да, в основном едет к нам, в Тюмень.

— Кирилл Викторович, недавно у вас был уникальный пациент — ребенок трех дней от роду с достаточно редким пороком сердца…

— Верно. С 1991 года в России было сделано не более 20 операций подобного рода. Это редкость. И нет никакой статистики по летальности, потому что нет статистически достоверных групп. Плюс в плане технического исполнения эта операция была самой сложной. Сложнее не бывает. Доношенный, с нормальным весом новорожденный поступил из перинатального центра — у него было диаг­ностировано двойное отхождение сосудов аорты и легочной артерии от правого желудочка, подлегочный дефект межжелудочковой перегородки в сочетании с перерывом дуги аорты. И все это нужно было привести в нормальное анатомическое состояние.

В течение нескольких часов была проведена дополнительная диагностика, включающая компьютерную томографию сердца. А затем была операция. Она длилась долго — девять часов. Теперь сердце ребенка ничем не отличается от обычного сердца. На следующие сутки мы закрыли грудину. Затем ребенок сам задышал, у него убрали всю дыхательную поддержку. На пятые сутки он начал кушать. На восьмые сутки ребенок был переведен в перинатальный центр на докармливание и выхаживание. То есть построенная нами система «неонатология — кардиохирургия» сработала идеально.

— Насколько часто встречается такой дефект?

— Примерно 0,1% от всех врожденных пороков. Я не уверен, что в моей профессиональной жизни такой случай повторится снова. Это сочетание сразу четырех пороков в одном сердце. Теорий их возникновения достаточно много. Но ведущей считается влияние вирусной инфекции на 3-й — 5-й неделе беременности. Просто не всякая женщина в этот период знает, что она беременна. Подобных операций за мою хирургическую карьеру было сделано четыре. К счастью, все пациенты живы-здоровы. Периодически приезжают, наблюдаются, нормально растут и развиваются. 

— Получается, ОКБ №1 по плечу операция любой сложности?

— Любой! Тем более что на детях в стране не экономят: все, что нужно для операций, у нас есть.

— Если бы вас назначили министром здравоохранения, то какими были бы ваши первые и последующие шаги в области кардиологической помощи?

— Думаю, что необходимо максимально упростить путь пациента к тому профессионалу, который может оказать ему помощь. Потому что пока эта система буксует. Пациенту, прежде чем попасть к своему доктору, приходится пережить целый ряд совершенно ненужных хождений по поликлиникам, сдачу анализов и т.п. Представим, ребенка нужно показать детскому кардиологу. Для того чтобы к нему попасть, нужно пойти к педиатру в поликлинику, сдать анализы, взять направление, записаться на прием… Так пройдет не одна неделя.

Все эти хождения профессионалу не нужны, он все равно будет анализировать только свой участок работы. Плохо, что эта ненужная система со временем только усложняется. А почему нельзя сразу попасть туда, куда нужно? В качестве альтернативы предлагается платный прием. Но я глубоко убежден: не должен пациент платить свои деньги. Нигде на Западе этого нет. Везде все оплачивает государство либо страховые компании.

— Кирилл Викторович, зачем вам подушка в кабинете?

— Приходится иногда ночевать на работе, потому что некоторые операции бывают достаточно длительными. И даже после операции в реанимации некоторое время требуется присутствие оперирующего хирурга, чтобы совместными усилиями выбрать канву лечения в сложных случаях. Объяснить все, что нужно, если потребуется.

— Операционная у вас этажом ниже?

— Верно. Если идти туда быстрым шагом, это около минуты.

— А приходилось бегать?

— Бывало!

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №17 от 20 апреля 2016

Заголовок в газете: «Ваши руки бессонны и святы…»

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру